Владимир младше ее, младше на год, сущий пустяк, но все равно зовет ее по имени-отчеству. Это и приятно, с одной стороны, но с другой чем-то царапает, раздражает, но Ольга раздражение, понятно, прячет, комкает и прячет, принимая деловитый вид.
- Давайте посмотрим руку, Владимир, раздевайтесь, - кивает она. – Вы молодец, что пришли. А то тянут до последнего, как будто у нас тут хирургия за углом…
Ничего серьезного у Владимира не было, так, растяжение, но Ольга тут как раз для этого, так? Следить, чтобы несерьезное не переросло в серьезное: обычная простуда в воспаление легких, порез в заражение крови. Трудность заключалась в том, что шахтеры предпочитали жить по принципу «до свадьбы заживет» и обращались в медпункт только когда действительно все было плохо. Никто не хотел пропускать смены, стыдно это было, пропускать смены.

- На нас весь мир смотрит, Оль, - снисходительно пояснял ей муж. – Понимаешь ты это? Весь мир. Не можем мы оплошать. Кто слабый, тому тут не место, тому в шахте не место, тот пусть уезжает!
Ольга не спорит, она никогда с Дмитрием Ивановичем не спорит, иногда хочется, что уж, но он старше, он муж, и она помалкивает, памятуя материнскую науку, извечную женскую науку «молчи и слушай, когда Сам говорит». Ну вот она молчит и слушает, дома, а на работе, в медпункте, дело совсем другое, тут уж она Ольга Александровна и ее слушаются.
Вот и Владимир сейчас, он с ней не спорит, раздевается, стягивает свитер, и Ольга опускает глаза, заполняя журнал, она, конечно, фельдшер, но все равно неловко как-то. Неловко, а еще боязно, а вдруг Владимир поймет, что он ей нравится. А ей нельзя. Она замужем и советский человек.

С Дмитрием Ивановичем ее мать познакомила. Привела его домой и сказала: вот, Оля, я тебе жениха привела, знакомься. Ольга и возражать не подумала, матери виднее, так? Ну и сидело внутри, что надо уже от матери съезжать. Облегчение ей давать. Не маленькая уже. Но в общежитие при училище мать ее не отпускала, так и ютились, до самой свадьбы Ольги в коммуналке, в одной-единственной комнате. А потом уже Дима, Дмитрий Иванович, ее увез. Все как положено, все как у людей, ничего у них до свадьбы и не было, так, разговоры про будущую жизнь. Дима хорошо так обо всем рассуждал. Красиво. Правильно. Только жизнь все равно другим боком повернулась.

- Давайте вас посмотрим… так больно? А так?
Она щупает мышцы, поднимает руку Владимира, опускает, а у самой уши краснеют, на чувствует, как краснеют, даже кончики ушей покалывает.
Он выше ее – ну, это не трудно, Ольга не слишком-то высокая, сказалось голодное военное детство. Но рядом с Шевченко нет чувства угрозы, что ли. Опасности нет. Спокойно ей рядом с ним, как ни с кем спокойно не бывает. Спокойно, а еще как-то в груди щекотно, аж дышать трудно. И стыдно от этого, и радостно как-то, и не разобрать, чего больше. Хотя с чего ей радоваться, да? Не с чего. Она замужем, все. Считай, в гроб с мужем легла, на всю жизнь оставшуюся. И это правильно, так и должно быть, а все равно, вот Владимир рядом стоит, а у нее сердце так и заходится!

Кожа у него горячая, но не воспаленная – Ольга заставляет себя думать о работе, только о работе, когда мнет его плечо и предплечье, сгибает и разгибает локоть.
- Солевой компресс, - наконец, советует она, отпуская руку. – Три столовые ложки на литр воды. Марлю сложите в восемь раз, смочите в растворе, и приложите к локтю, лучше на ночь. Еще я вам аспирин выдам, Владимир, и вот еще…
Она открывает шкаф с лекарствами, вынимает з коробки аспирин, и, по инструкции, витамин С и гематоген. Три батончика.
Гематоген она любит, он сладкий, она вообще сладкое любит – и сгущенку, и персики консервированные, и ягодный мармелад в жестяных банках, она такой только тут и попробовала. А еще эскимо – его сюда ящиками завозят и стоит оно сущие копейки.
- Не забывайте витамины пить, Владимир, - напоминает она, стараясь, чтобы ее голос звучал по-взрослому, внушительно. – Еще что-нибудь вас беспокоит? Давайте я вас послушаю и давление вам померяю, на всякий случай.
На всякий случай, да. Потому что ей не хочется, чтобы Владимир уходил вот так быстро, когда она его в следующий раз увидит? Не хочется домой торопиться, а лучше ы поторопиться. Но тут к нее законный повод не спешить – пациент, и Ольга не спешит, не торопится, прикладывая к груди Шевченко стетоскоп. Слушая, как у него сердце бьется.

- Я не буду вас ругать, - смущенно улыбается Ольга, не хочет, но улыбается.
Хочет быть строгой, взрослой. Ольгой Александровной. Супругой бригадира, Дмитрия Ивановича Чернова, уважаемого человека, партийного, идейного… Но чувствует-то она себя Ольгой, Олей даже, той Олей, которая в ленинском уголке рисовала школьную стенгазету, читала стихи, брала шефство над октябрятами. И все это весло, легко…
- Не будете болеть, не буду вас ругать. Договорились?
Она уже убедилась, что Владимир не болен, что рука зажила, и легкие у него чистые, но все равно передвигает стетоскоп. Слушает, как он дышит. Как у него сердце бьется. На шее у Шевченко небольшое пятно, так, пятнышко, угольная пыль такая, от нее не отмыться. Ольге хочется протянуть руку и стереть это пятно, и сразу стыдно, что ей этого хочется.
Она стирает одежду Дмитрия Ивановича, кипятит в огромной выварке его рубашки, подает ему полотенце, когда он просит, терпит, когда он ночью, тяжело сопя, на нее наваливается. Но ни разу ей не хотелось стереть с его шеи угольное пятно. Или пригладить волосы – у Владимира непослушный вихор, как у мальчишки. Да он и есть мальчишка, с нежностью думает она. Какой он Владимир… Володя.

- Давление, - напоминает она, надевая черную манжету на руку Володи. – Вы сядьте, сядьте…
Руки у него сильные. Шахтер же. И Ольга, конечно, считает, что все профессии важны и уважаемы, но шахтеры, все же, чуть-чуть важнее. Чуть-чуть уважаемее. И вся Пирамида, она про это, и продукты, и зарплаты, и даже возможность поехать в Лонгйир. И отлично оборудованный фельдшерский пункт, кинотеатр и клуб, и другие стройки, которые ведутся ударными темпами, потому что нужно успеть закончить за полярный день.
- Отличное у вас давление… Володя, хоть в космос вас посылай, - шутит она.
В космос, за Полярный Круг, в шахту – такие вот парни, добрые и улыбчивые, везде справятся. Каждого советского человека еще переполняет гордость за Юрия Гагарина. По радио рассказывают о его поездках. У Ольги даже открытка с его портретом есть… И кажется ей, что Володя Шевченко чем-то похож на их всесоюзного кумира. Улыбка у него такая же. Светлая улыбка.

- Да я… я не думала как-то про танцы. Я же по субботам в клубе музыкальный кружок веду, для детей. Вот там мы с ребятами и натанцуемся, и напоемся. Просила у завклуба взрослый кружок организовать, а он говорит, никто не захочет…
Ольга вешает на шею стетоскоп, убирает тонометр в кожаный пенал. Достает с полки огромного, во всю стену, стеллажа, карту Володи, сразу достает, знает же, где она стоит, потом запоздало думает, что надо было как-то… ну, чтобы он не догадался. С другой стороны, а что тут такого, может, она всех знает, кто к ней приходит.
Танцы… она хотела бы пойти на танцы. Но муж никогда не говорил, что они могут пойти, а она и не спрашивала, не просила, а сейчас думает – может, зря? Дмитрий нелюдимый, есть за ним такое. Хотя иногда любит пригласить гостей, и тогда Ольга с ног сбивается, чтобы все было безупречно. И скатерть накрахмалена, и горячее, и закуски. И чтобы она сама была с прической, в туфлях на каблуках и в лучшем платье. Ольга, конечно, старается, стыдясь того, что радости ей с этого никакой. Стыдно за то, что она не такая хорошая жена, могла бы быть и лучше. И Дмитрий каждый раз ее сдержанно хвалит, но потом подчеркивает, что могло бы быть и лучше. А ей иногда хочется… хочется просто быть. Ну вот такой вот, какая она есть.

- Может быть и приду…
Ольга сама не понимает, как она такое сказала, но вот, сказала же, и думает – почему нет, правда? Почему бы нет. Володя прав, на танцы все ходят, и семейные пары тоже ходят, ничего в этом такого нет. И выводит перьевой ручкой в медкарте Шевченко дату. 24 мая 1962 года. 17 октября 1961 года открылся XXII съезд КПСС, на котором была провозглашена главная цель Советского Союза – построить коммунизм к 1980 году. Каких-то двадцать лет, даже меньше, восемнадцать лет, и они будут жить при коммунизме!
- Может быть и приду. Вы одевайтесь, Володя. По медицинской части у меня к вам претензий нет. Делайте компресс, но если рука будет болеть и дальше – приходите, отправим вас на рентген.